Царевна-лягушка

Царевна-лягушка

В ста’рые го’ды у одного’ царя’ бы’ло три сы’на. Вот, когда’ сыновья’ вы’росли, царь собра’л их и говори’т:

— Сыновья’, мои любе’зные(亲爱的朋友), пока’ я ещё не ста’рый, мне хо’чется  вас жени’ть, посмотре’ть на ва’ших де’ток, на мои’х внуча’т.

Сыновья’ отцу’ отвеча’ют:

— Так что ж, ба’тюшка(严君), благослови’ (祝福, 赞同). На ком тебе’ жела’тельно нас жени’ть?

— Вот что, сыновья’, возьми’те по стреле’ (箭), выходи’те в чи’стое по’ле и стреля’йте: куда’ стре’лы упаду’т, там и судьба’  (命運) ва’ша.

Сыновья’ поклони’лись отцу’, взя’ли по стреле’, вы’шли в чи’стое по’ле, натяну’ли лу’ки (弓) и вы’стрелили.

У ста’ршего сы’на стрела’ упа’ла на боя’рский(大贵族) двор, подняла’ стрелу’ боя’рская дочь. У сре’днего сы’на упа’ла стрела’ на широ’кий купе’ческий(商   富商) двор, подняла’ её купе’ческая дочь.

А у мла’дшего сы’на, Ива’на-царе’вича, стрела’ подняла’сь и улете’ла сам не зна’ет куда’. Вот он шёл, шёл, дошёл до боло’та, ви’дит — сиди’т лягу’шка, де’ржит его стрелу’. Ива’н-царе’вич говори’т ей:

— Лягу’шка, лягу’шка, отда’й мою стрелу’. А лягу’шка ему отвеча’ет:

— Возьми’ меня’ за’муж!

— Что ты, как я возьму’ себе’ в жёны лягу’шку?

— Бери’, зна’чит, судьба’ твоя’ така’я.

Загорева’л(惛忧) Ива’н-царе’вич. Де’лать не’чего, взя’л лягу’шку, прине’с домо’й. Царь сыгра’л три сва’дьбы (举行婚礼): ста’ршего сы’на жени’л на боя’рской до’чери, сре’днего — на купе’ческой, а несча’стного Ива’на-царе’вича — на лягу’шке.

Вот царь позва’л сынове’й:

— Хочу’ посмотре’ть, кака’я из ва’ших жён лу’чшая рукоде’льница(精于针线活的 妇女, 女工). Пуска’й сошью’т мне на за’втра по руба’шке.

Сыновья’ поклони’лись отцу’ и пошли’.

Ива’н-царе’вич прихо’дит домо’й, сел и го’лову пове’сил. Лягу’шка, по по’лу ска’чет, спра’шивает его’:

— Что, Ива’н-царе’вич, го’лову пове’сил? Или го’ре како’е?

— Ба’тюшка, веле’л тебе’ на за’втра руба’шку сши’ть. Лягу’шка отвеча’ет:

— Не тужи’ (伤感, 悲伤), Ива’н-царе’вич, ложи’сь лу’чше спа’ть, у’тро ве’чера мудрене’е(一日之计在于晨).

Ива’н-царе’вич лег спать, а лягу’шка, пры’гнула на крыльцо’, сбро’сила с себя’ лягуша’чью ко’жу и ста’ла Васили’сой Прему’дрой, тако’й краса’вицей, что и в ска’зке, не расска’жешь.

Васили’са Прему’драя уда’рила в ладо’ши(鼓一回掌, 击掌) и кри’кнула:

— Ма’мки, ня’ньки(保姆), собира’йтесь, снаряжа’йтесь(准备一切必需品)! Сше’йте мне к утру’ таку’ю руба’шку, каку’ю ви’дела я у моего’ родно’го ба’тюшки(严君).

Ива’н-царе’вич у’тром просну’лся, лягу’шка, опя’ть по по’лу ска’чет, а руба’шка уже лежи’т на столе’, заве’рнутая в полоте’нце. Обра’довался Ива’н-царе’вич, взя’л руба’шку, поне’с к отцу’. Царь в это вре’мя принима’л пода’рки от бо’льших сынове’й. Ста’рший сын разверну’л руба’шку, царь взял её и сказа’л:

— Эту руба’шку, в чёрной избе(农村木房) носи’ть. Сре’дний сын разверну’л руба’шку, царь сказа’л:

— В ней то’лько, в ба’ню ходи’ть.

Ива’н-царе’вич разверну’л руба’шку, изукра’шенную зла’том-се’ребром, удиви’тельными узо’рами. Царь то’лько взгляну’л:

-Ну, вот это руба’шка — в пра’здник её надева’ть. Пошли’ бра’тья по дома’м и говоря’т ме’жду собо’й:

— Нет, ви’дно, мы напра’сно(白白地) смея’лись над жено’й Ива’на-царе’вича: она’ не лягу’шка, а кака’я-нибу’дь волше’бница… Царь опя’ть позва’л сынове’й:

— Пуска’й ва’ши жёны испеку’т мне на за’втра хлеб. Хочу’ узна’ть, кото’рая лу’чше гото’вит.

Ива’н-царе’вич го’лову пове’сил, пришёл домо’й. Лягу’шка, его спра’шивает:

— Что расстро’ился? Он отвеча’ет:

— На’до на за’втра испе’чь царю’ хлеб (烤面包).

— Не тужи’, Ива’н-царе’вич, лу’чше ложи’сь спа’ть, у’тро ве’чера мудрене’е(一日之计在于晨).

А те неве’стки(媳妇), снача’ло смея’лись над лягу’шкой, а тепе’рь посла’ли одну’ ба’бушку-задво’ренку (后院, 房后 ), посмотре’ть, как лягу’шка бу’дет печь хлеб.

Лягу’шка хи’трая, она догада’лась об э’том. Замеси’ла те’сто(揉面); печь све’рху разлома’ла да пря’мо туда’, в дыру’, все те’сто и вы’лила. Ба’бушка-задво’ренка прибежа’ла к ца’рским неве’сткам; все рассказа’ла, и те так же ста’ли де’лать.

А лягу’шка пры’гнула на крыльцо’, ста’ла Васили’сой Прему’дрой, уда’рила в ладо’ши:

— Ма’мки, ня’ньки, собира’йтесь, снаряжа’йтесь! Испеки’те мне к утру’ мя’гкий бе’лый хлеб, како’й я у моего’ родно’го ба’тюшки е’ла.

Ива’н-царе’вич у’тром просну’лся, а уж на столе’ лежи’т хлеб, укра’шен ра’зными узо’рами: по бока’м узо’ры , све’рху города’ с заста’вами(城关卡).

Ива’н-царе’вич обра’довался, заверну’л хлеб в полоте’нце, поне’с к отцу’. А царь в то время’ принима’л хлебы’ от бо’льших сынове’й. Их жены-то вы’лили те’сто в печь, как им ба’бушка-задво’ренка сказа’ла, и вы’шла у них одна’ горе’лая грязь. Царь при’нял хлеб от ста’ршего сы’на, посмотре’л и отосла’л в людску’ю(下房儿). При’нял от сре’днего сы’на и туда’ же отосла’л. А как пода’л Ива’н-царе’вич, царь сказа’л:

— Вот это хлеб, то’лько, в пра’здник его’ есть. И приказа’л царь трем свои’м сыновья’м, что’бы за’втра яви’лись к нему’ на пи’р(大宴会) вме’сте с жёнами.

Опя’ть верну’лся Ива’н-царе’вич домо’й неве’сел, ни’же плеч го’лову пове’сил. Лягу’шка, по по’лу ска’чет:

— Ква, ква, Ива’н-царе’вич, что расстро’ился? Или услыха’л от ба’тюшки сло’во неприве’тливое (不温存的)?

— Лягу’шка, лягу’шка, как мне не горева’ть! Ба’тюшка сказа’л, что’бы я пришёл с тобо’й на пир, а как я, тебя’ лю’дям покажу’?

Лягу’шка отвеча’ет:

— Не тужи’, Ива’н-царе’вич, иди’ на пир оди’н, а я за тобо’й прие’ду. Как услы’шишь стук да гром, не пуга’йся. Спро’сят тебя’, скажи’: “Это моя’ лягушо’нка, в коробчо’нке(小箱) е’дет”.

Ива’н-царе’вич и пошёл оди’н. Вот ста’ршие бра’тья прие’хали с жёнами, разоде’тыми, нарумя’ненными*. Стоя’т да над Ива’ном-царе’вичем смею’тся:

— Что же ты без жены’ пришёл? Хоть бы в плато’чке её прине’с. Где ты таку’ю краса’вицу нашёл? Наве’рное, все боло’та исходи’л.

Царь с сыновья’ми, с неве’стками, с гостя’ми се’ли за столы’ дубо’вые(柞木桌子), за ска’терти (桌布) наря’дные — пирова’ть. Вдру’г подня’лся стук да гром, весь дворе’ц затря’сся(晃动, 摇摆). Го’сти напуга’лись, вы’скочили (突然跑出) с мест, а Ива’н-царе’вич говори’т:

— Не бо’йтесь, до’брые го’сти: это моя’ лягушо’нка, в коробчо’нке прие’хала.

Подлете’ла к ца’рскому крыльцу’ золочёная (镀金的) каре’та (舆) о шести’ бе’лых лошадя’х, и выхо’дит отту’да Васили’са Прему’драя: на голубо’м пла’тье — ча’стые звёзды, на голове’ — ме’сяц я’сный, така’я краса’вица — ни взду’мать, ни взгада’ть , то’лько, в ска’зке сказа’ть (妙不可言; 好得不可言状). Берёт она Ива’на-царе’вича за ру’ку и ведёт за столы’ дубо’вые, за ска’терти наря’дные.

Ста’ли го’сти есть, пить, весели’ться. Васили’са Прему’драя вы’пила немно’жко из стака’на да оста’тки себе’ за ле’вый рука’в (袖子) вы’лила. Закуси’ла ле’бедем да ко’сточки(骨), за пра’вый рука’в бро’сила.

Жёны бо’льших-то царе’вичей увида’ли её хи’трости и дава’й то же де’лать.

Попи’ли, пое’ли, наста’ла о’чередь пляса’ть(跳舞). Васили’са Прему’драя подхвати’ла Ива’на-царе’вича и пошла’. Уж она пляса’ла, пляса’ла (跳俄罗斯舞), верте’лась, верте’лась (转动 ) — всем на удивле’ние. Махну’ла ле’вым рукаво’м — вдру’г сде’лалось о’зеро, махну’ла пра’вым рукаво’м — поплы’ли по о’зеру бе’лые ле’беди. Царь и го’сти си’льно удивля’ются.

А ста’ршие неве’стки пошли’ пляса’ть: махну’ли рукаво’м — то’лько госте’й забры’згали, махну’ли други’м — то’лько ко’сти разлете’лись, одна’ ко’сть (骨) царю’ в глаз попа’ла. Царь рассерди’лся и прогна’л обе’их неве’сток.

В то время Ива’н-царе’вич ушёл потихо’ньку, побежа’л домо’й, нашёл там лягу’шечью ко’жу и бро’сил её в печь, сжёг на огне’.

Васили’са Прему’драя возвраща’ется домо’й, смо’трит — нет лягу’шечьей ко’жи. Се’ла она’ на ла’вку, расстро’илась, и говори’т Ива’ну-царе’вичу:

— Ах, Ива’н-царе’вич, что же ты наде’лал! Если’ бы ты ещё то’лько три дня подожда’л, я бы ве’чно(永远) твое’й была’. А тепе’рь проща’й. Ищи меня’ за три’девять земе’ль, в тридеся’том ца’рстве (沙皇国, 奇特的世界), у Коще’я Бессме’ртного (凶恶的瘦老头(俄罗斯民间故事中拥有宝物和长生秘方的人物)…

Ста’ла Васили’са Прему’драя се’рой куку’шкой (杜鹃) и улете’ла в окно’. Ива’н-царе’вич попла’кал, попла’кал, поклони’лся на четы’ре сто’роны и пошёл куда’ глаза’ глядя’т — иска’ть жену’, Васили’су Прему’друю. Шёл он бли’зко ли, далёко ли, до’лго ли, ко’ротко ли, сапоги’ износи’л, оде’жду стёр, ша’пку до’ждик испо’ртил. Попада’ется ему на встре’чу ста’рый старичо’к.

— Здра’вствуй, до’брый мо’лодец! Что и’щешь, куда’ путь де’ржишь?

Ива’н-царе’вич рассказа’л ему про своё несча’стье. Ста’рый старичо’к говори’т ему’:

— Эх, Ива’н-царе’вич; заче’м ты лягу’шечью ко’жу сжёг? Не ты её наде’л, не тебе’ её бы’ло снима’ть. Васили’са Прему’драя хитре’й, мудре’й своего’ отца’ родила’сь. Он за это рассерди’лся на неё и веле’л ей три го’да быть лягу’шкой. Ну, де’лать не’чего, вот тебе’ клубо’к: куда’ он пока’тится, туда’ и ты иди за ним сме’ло.

Ива’н-царе’вич поблагодари’л ста’рого старичка’ и пошёл за клубо’чком. Клубо’к ка’тится, он за ним идёт. В чи’стом по’ле попада’ется ему медве’дь. Ива’н-царе’вич наце’лился (瞄准) из лу’ка, хо’чет убить зве’ря. А медве’дь говори’т ему челове’ческим го’лосом:

— Не бей меня’, Ива’н царе’вич, когда’-нибу’дь тебе’ пригожу’сь.

Ива’н-царе’вич пожале’л медве’дя, не стал его стреля’ть, пошёл да’льше. Гляди’т, лети’т над ним се’лезень (公鸭). Он наце’лился, а се’лезень говори’т ему челове’ческим го’лосом:

— Не бей меня’, Ива’н-царе’вич! Я тебе’ пригожу’сь, Он пожале’л се’лезня и пошёл да’льше. Бежи’т косо’й за’яц. Ива’н-царе’вич опя’ть спохвати’лся, хо’чет в него’ стреля’ть, а за’яц говори’т челове’ческим го’лосом:

— Не убива’й меня’, Ива’н-царе’вич, я тебе’ пригожу’сь. Пожале’л он за’йца, пошёл да’льше. Подхо’дит к си’нему мо’рю и ви’дит — на берегу’, на песке’, лежи’т щу’ка (白斑狗魚, 狗鱼), еле-еле ды’шит и говори’т ему’:

— Ах, Ива’н-царе’вич, пожале’й меня’, бро’сь в си’нее мо’ре!

Он бро’сил щу’ку в мо’ре, пошёл да’льше бе’регом. До’лго ли, ко’ротко ли, прикати’лся клубо’чек к ле’су. Там стои’т избу’шка на ку’рьих но’жках (鸡脚上的小屋), круго’м себя’ повора’чивается.

— Избу’шка, избу’шка, ста’нь по-ста’рому, как ма’ть поста’вила: к ле’су за’дом, ко мне пе’редом.

Избу’шка поверну’лась к нему’ пе’редом, к ле’су за’дом. Ива’н-царе’вич взошёл в неё и ви’дит — на печи’, на девя’том кирпиче’, лежи’т Ба’ба-я’га (老巫婆, 凶恶的老妖婆), костяна’я нога’, зу’бы — на по’лке, а но’с в потоло’к вро’с.

— Заче’м, до’брый мо’лодец, ко мне пожа’ловал? — говори’т ему’ Ба’ба-яга’. — Де’ло пыта’ешь* или’ от де’ла лыта’ешь*? (怎么回事？ 发生什么事了？)

Ива’н-царе’вич ей отвеча’ет:

— Ах ты, ста’рая колду’нья (巫婆), ты бы меня’ снача’ло напои’ла, накорми’ла, в ба’не вы’парила(在澡堂洗澡), тогда’ бы и спра’шивала.

Ба’ба-яга’ его’ в ба’не вы’парила, напои’ла, накорми’ла, в посте’ль уложи’ла, и Ива’н-царе’вич рассказа’л ей, что и’щет свою’ жену’, Васили’су Прему’друю.

— Зна’ю, зна’ю, — говори’т ему’ Ба’ба-яга’, — твоя’ жена’ тепе’рь у Коще’я Бессме’ртного. Тру’дно её бу’дет доста’ть, нелегко’ с Коще’ем спра’виться: его’ сме’рть на конце’ иглы’, та игла’ в яйце’, яйцо’ в у’тке, у’тка в за’йце, тот за’яц сиди’т в ка’менном сундуке'([大]箱子), а сунду’к стои’т на высоко’м дубу'(橡树), и тот дуб (橡树) Коще’й Бессме’ртный, как свой глаз, бережёт.

Ива’н-царе’вич у Ба’бы-яги’ переночева’л, и нау’тро она’ ему’ указа’ла, где расте’т высо’кий дуб. До’лго ли, ко’ротко ли, дошёл туда’ Ива’н-царе’вич, ви’дит — стои’т, шу’мит высо’кий дуб, на нем ко’ванный сунду’к (铁皮箱子), а доста’ть его’ тру’дно.

Вдру’г, отку’да ни взя’лся, прибежа’л медве’дь и вы’рвал дуб с ко’рнем. Сунду’к упал и разби’лся. Из сундука’ вы’скочил за’яц — и убега’ть во всю пры’ть(拚命跑). А за ним друго’й за’яц го’нится, догна’л и в клочки’  разорва’л (扯得粉碎). А из за’йца вы’летела у’тка, подняла’сь высоко’, под са’мое не’бо. Гля’дь, на неё се’лезень ки’нулся, как уда’рит её — у’тка яйцо’ вы’ронила, упа’ло яйцо’ в си’нее мо’ре.

Тут Ива’н-царе’вич зали’лся го’рькими слеза’ми — где же в мо’ре яйцо’ найти’! Вдру’г подплыва’ет к бе’регу щу’ка и де’ржит яйцо’ в зуба’х. Ива’н-царе’вич разби’л яйцо’, доста’л иго’лку и дава’й у неё коне’ц лома’ть. Он лома’ет, а Коще’й Бессме’ртный бьётся(患歇曷斯特里而颤抖), ме’чется(乱转). Ско’лько ни би’лся, ни мета’лся Коще’й, слома’л Ива’н-царе’вич у иглы’ коне’ц, пришло’сь Коще’ю умере’ть.

Ива’н-царе’вич пошёл в Коще’евы пала’ты (宫阁) белока’менные. Вы’бежала к нему’ Васили’са Прему’драя, поцелова’ла его’ в са’харные(糖[的]) уста'(双唇 ). Ива’н-царе’вич с Васили’сой Прему’дрой верну’лись домо’й и жи’ли до’лго и сча’стливо до глубо’кой ста’рости.